Но вернемся к моему рассказу…

XVI

Перим

Мне приносят плошку чая с большим количеством хлеба и масла, и я перекусываю, пока судно приближается к Периму.

У английских матросов я вызываю большой интерес, он сродни их врожденной страсти к спорту.

Меня окружают трогательной заботой, точно я приговоренный к казни: последняя сигарета, последний стаканчик рома и т. п.

Наконец показывается Перим.

Этот остров — цербер Красного моря. Своей формой он напоминает подкову, которая окружает глубокую бухту, вдающуюся на целую милю в вулканические холмы. Там все сплошная чернота: это застывшая лава, а почва покрыта базальтовыми глыбами. Часть острова, что отделена от Аравии на уровне Шейх-Саида проливом шириной примерно в милю, приподнята на шестьдесят — восемьдесят метров.

Мы попадаем в это внутреннее озеро через небольшой проход шириной пятьсот метров, и город Перим (Майум, как говорят туземцы) возникает среди гор угля, которые кажутся частью этого странного пейзажа. Мы пересекаем бухту, оставив слева торговый порт, и бросаем якорь у очень крутого берега, на склоне которого приютились строения военной резиденции.

Вопреки ожиданиям мне не позволяют перекинуться даже парой слов с моей командой. Фелюгу отсылают куда-то в глубь бухты. Я даже не успеваю увидеть, куда именно.

Я схожу на берег, зажатый между капитаном и офицером, и мы поднимаемся по узкой раскаленной тропинке, петляющей среди черных камней. На вершине холма в синее небо устремился высокий маяк. Внизу, вокруг острова — море, на которое обрушивается яростный ветер, врывающийся в пролив. Ветер проносится над обугленными камнями с неумолкающим свистом и как бы полирует без устали округлые спины огромных обломков лавы.

Но мне чудится, что обезумевший ветер хотел бы унести отсюда эту человеческую плесень, которая образовалась здесь, похоже, вопреки желанию природы, зацепившись на скалах и беспрестанно осваивая их, заполняя этот клочок суши своими заводами, углем, отбросами. Но тщетно старается ветер смести этих самозванцев, неизменно расширяющих свои владения…

Оглушенные ветром, мы входим в рабочий кабинет резидента, майора Хьюмза, который знает немного французский язык. Сидя в кресле-качалке с засученными рукавами, под панкой, которую приводит в движение солдат-индус в полуформе, он пьет виски и курит сигареты. Его открытое лицо внушает мне ту симпатию совсем особого рода, которая позволяет двум соблюдающим приличия врагам пожать друг другу руки после боя.

Коварная и воинственная Англия, преимущественно населенная людьми честными, беззаветными в дружбе и великодушными, представляет собой странное явление. Возможно, именно своей лояльности, которой она пользуется, плетя интриги, всегда составлявшие суть ее политики, Великая нация обязана тем, что среди ее представителей так много преданных ей до слепоты граждан.

На мои вопросы о странном обращении со мной он отвечает, что ничего не знает. Майор вынужден задержать меня здесь до новых распоряжений — вот и все!

Меня отводят в соседнюю комнату, представляющую собой чулан, где хранятся швабры и банки с красками. Туда вносят стол, стул и складной топчан. Майор извиняется за то, что не может выделить мне более удобную комнату, ибо таковой просто нет в его доме. Он, дескать, не хочет, чтобы я ночевал в помещении казармы вместе с индусами, так как за ними водится малоприятная привычка не причинять вреда малюсеньким насекомым, доставляющим столько хлопот по ночам. Это вопрос веры, стеснять проявления которой недопустимо, добавляет он.

Мне разрешено выходить из дому, когда я этого пожелаю, поскольку сам остров вполне надежная тюрьма, тем более что на каждом возвышении несут караул вооруженные сипаи.

Первая моя мысль послать телеграмму или написать губернатору Джибути. И хотя нас связывают отнюдь не сердечные отношения и я не питаю никаких иллюзий насчет того, какое мнение могло сложиться у высокопоставленного чиновника о таком человеке, как я, все же я не сомневаюсь, что он вмешается и выразит протест против произвола, жертвой которого стал французский гражданин.

Далее, меня волнует моя фелюга. Я без особого труда могу разглядеть ее из окна своей комнаты там, в глубине залива. Судно бросило якорь у берега, напротив большого здания, похожего на казарму или крепость. Но что стало с моими бумагами?

Вечером в комнату заходит бой и приносит мне обед. Это сомалиец из племени варсангали, иными словами, соплеменник Мухаммеда Мусы. Он обещает встретиться с моими людьми и принести весточку от них.

Я провожу очень беспокойную, тревожную ночь, прислушиваясь к шуму ветра. Где находится в настоящий момент мой судовой журнал? Этот вопрос не дает мне покоя…

Утром вновь появляется бой и приносит кофе. Он рассказывает о том, что происходит на моей фелюге, бросившей якорь перед казармой сипаев. Подойти к ней близко он не смог, поскольку солдатам приказали держать моих людей вдали от посторонних глаз. День они проводят на борту фелюги, куда возвращаются после подъема, а вечером их запирают в помещении казармы.

Все это не придает мне уверенности. Матросов подвергнут допросу с пристрастием, и если эта несчастная расписка была обнаружена, их заставят говорить.

Я знаю, что англичане охотно прибегают к помощи плетки, чтобы развязать языки, и меня охватывает бессильная ярость.

Если мои бумаги конфискованы, то они, конечно, находятся в рабочем кабинете резидента..

Кабинет находится за стеной. Что ж, подождем, когда случай, этот верный помощник, на которого всегда надо надеяться, протянет мне свою спасительную руку.

XVII

Сейф

Этот славный англичанин, майор Хьюмз, каковыми являются большинство англичан, часто пьет виски со льдом в компании одного из своих лейтенантов. Приглашают на стаканчик и меня. Я пытаюсь пить, как шотландец, дабы не омрачать, осмелюсь так выразиться, наших добрых отношений. Я заметил, что к любителям разных целебных настоев из трав бонвиваны, для которых бутылка вина, опорожненная с глазу на глаз, — залог дружбы, относятся весьма неприязненно.

Пока я пью свое «слабительное», мой взгляд прикован к бумагам, наваленным на письменном столе, но среди них нет ничего, что бы напоминало мой судовой журнал.

Внушительный вечно запертый сейф не дает мне покоя. Я уверен, что мои документы спрятаны именно там. Надо дождаться момента, когда обладатель ключей его отопрет. Даже издалека я сумею увидеть, есть ли в сейфе принадлежащие мне вещи.

Как-то вечером — а мы уже опрокинули по третьей — в кабинет входит офицер с каким-то свертком. Майор встает и подходит к сейфу. Он берет ключ — и тяжелая дверца медленно и бесшумно поворачивается на своих хорошо смазанных петлях.

Я с равнодушным видом прохаживаюсь взад и вперед, пытаясь рассмотреть, что там внутри. Я нахожусь в четырех метрах от сейфа и упорно выуживаю муху со дна своего стакана, где осталось несколько капель виски, но майор стоит в полный рост, и я вижу лишь его спину. Наконец он наклоняется, и на второй полке я замечаю красную обложку судового журнала…

Итак, моя судьба заключена в этом шкафу. Возможно, англичане пока ничего не предпринимали, ожидая прибытия высокого начальства, имеющего право рыться в моих бумагах.

Тем более мне необходимо знать ситуацию.

Майор прикрывает дверцу сейфа, но не запирает ее и продолжает разговаривать с офицером, который собирается покинуть комнату.

Дверь расположена в двух метрах от сейфа, меня отделяет от него лишь письменный стол. Я весь во власти одного желания — схватить журнал.

Вправе ли я это сделать? Не злоупотреблю ли я тем самым доверительным отношением ко мне этого славного человека. Но разве то, что он на несколько секунд оставил сейф открытым, является свидетельством доверия? Может быть, все проще и он попросту забыл о моих бумагах? Все эти сумбурные мысли промелькнули у меня в голове со скоростью молнии, словно цепь следующих друг за другом электрических разрядов. Однако решение я принимаю мгновенно.